ЭТНИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РУССКИХ СТАРОЖИЛОВ (НА БАЗЕ СКАЗОК РУССКОГО УСТЬЯ)

NATIONAL IDENTITY OF RUSSIAN OLD-TIMERSN: BY FAIRYTALES OF RUSSIAN MOUTH

Ю.Г. Хазанкович, Е.В. Агафонова

Yu.G. Hazankovich, E.V. Agafonova 

Аннотация: Статья посвящена выявлению особенностей этнического самосознания русских старожилов на материале сказок. В ней содержится обзор исследователей жанра русскоустьинской сказки разных лет и современное состояние его развития как основы этнического самосознания. Статья заинтересует филологов, литературоведов, фольклористов, студентов и преподавателей.

Abstract: The article demonstrates features of national identity of Russian old-timers based on fairytales. The article contains a review of the researchers of the genre of the Russo-Austin fairy tale of different years and the current state of its development as the basis of ethnic self-awareness.It could be interested for philologists, literary critics, students and teachers.

Ключевые слова: русскоустьинские сказки, этническое самосознание.

Key words: fairytales of Russian old-timers, national Identity of, people of Indigirka.

Богатство сказочного фольклора арктического села Русское Устье, расположенного в низовьях реки Индигирки– это результат пристального внимания и долгой собирательской работы исследователей на протяжении XIX-XXI веков. Якутский исследователь Людмила Скрыбыкина, к примеру, изучая фольклор русскоустьинцев, походчан и анадырщиков на протяжении веков, выяснила, что сохранность, к примеру, произведений былинного эпоса оказалась более высокой именно в Русском Устье, чем в Походске и Марково. Скрыбыкина считает, это обусловлено большей степенью изолированности и ранним прибытием сюда переселенцев с Русского Севера [9, 1995: 18]. На это же указывала и Л.Е. Фетисова, обращая внимание в своем исследовании на архаичную в большей степени, чем в Европейской России, сохранность текстов былин о Садко и Михаиле Даниловиче. Однако, по мнению автора, в то же время «сказочная традиция в Русском Устье не получила сколько-нибудь важного общественного звучания», некоторым числом сюжетов представлены сказки бытовые, волшебные, и о животных, предназначавшихся детям [10, 2009:108].

В связи с этим нам представляется целесообразным предположить, что сказочный фольклор Русского Устья также явился устойчивым относительно времени образцом устного народного творчества и стал отражением этнических особенностей русских арктических старожилов (русскоустьинцев).

В связи с этим мы поставили перед собой две задачи:

1. Рассмотреть работы исследователей, посвящённые изучению

сказочного фольклора русскоустьинцев как составляющей особенности этнического самосознания;

1. Выявить поэтические особенности русскоустьинской сказки.

Первые записи сказок русских старожилов низовьев Индигирки были сделаны в 60-х годахXIX века ссыльным революционером, ученым-фольклористом Иваном Худяковым. Записав 9 сказок, про крестьянского парня, промышленников, стариков, с которыми совершались чудесные превращения, он передал уклад и особенности мировоззрения русскоустьинских крестьян конца XIX века: «…ты пойдешь, станут, говорит, два холма драться, ты этим тамаром махни (выстрели стрелой). Через два-те холма будет тамар перемахнет, ты с тамаром вместе иди» («Промышленник») [14, 1890: 3]. По словарю М.Ф. Дружининой, слово тамар – русскоустьинского происхождения и обозначает стрелу для лука. И.П. Павлова выделила его в подгруппу «Названия различных средств и орудий при активной охоте»лексико-семантической группы «Номинации средств и способов охоты», отмечая в своем исследовании, что данная единица лексико-семантической группы, как и другие, является неотъемлемой частью фрагмента языковой картины мира русских старожилов на территории Якутии, представляющий собой систему [6, 2015: 131].

В. М. Зензинов, побывавший вРусском Устье в начале прошлого века в качестве ссыльного,также отмечал древние черты языка русскоустьинцев в сказках.Он записал всего две сказки этиологического характера, в одной из которых повествовалось следующее: «Села гагара на воду, а ворон как ударит ее в хвост, так и стала она к хвосту приплюснутая» («О гагаре») [4,1913: 112].Следуя классификации и распределению фольклорно-мифологических мотивов по ареалам современных исследователей Ю.Е. Березкина  и Е.Н. Дувакина, выявивших, чтотема ворона (либо иной птицы, ныне черной, размером с ворона) актуальна именно для северо-восточной Азии (в том числе Русского Устья, лесных и тундровых юкагиров, береговых коряк), следует предположить, что «О гагаре» — это  чисто русскоустьинская сказка[1].

Находкой еще одного пионера в изучении фольклора арктических старожилов этнографа А. Л.Биркенгофа можно считать то, что он, исследуя жанр сказки, зафиксировал в нем совпадения верований русскоустьинцев и типичных сказочных мотивов, например, договор лешего с охотником, или веру в оживление мертвеца при помощи живой воды [2, 1972: 149].

Занимательны труды по итогам работы в селе этнографической экспедиции братьев Д.Д. и Н.Д. Травиных (1927-1929 гг.)[13,1929 :10], сравнивших достижения устного народного творчества русскоустьинцев с культурой народов Сибири. Интересны и записи якутского краеведа Михаила Кротова (1931 г.),отмечавшего про«веру в хозяев зверей и иной живности, а также местностей, которыми в сказках выступают баба-яга, Морской царь, дух тундры – «сендушный» [5, 1934: 52], дух огня – «сар-огонь».

Развитость сказочной традиции в до и послевоенное время подтвердилась трудами исследователей-фольклористов Дмитрия Дьячковского–Сэhэн Боло, участника Северной экспедиции (1939 г.), исследователей Русского Севера Якутии– Владимира Богораза, Юрия Смирнова, Дмитрия Меликова, позднее Николая Самсонова и Марии Дружининой.Но наибольшие плоды в исследовании сказочного фольклорного жанра принесла этнографо-лингвистическая экспедиция, организованная в 1946 году по инициативе Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН СССР под руководством Т. А. Шуба. Участник экспедиции Николай Габышев, записал тогда 23 сказки в исполнении С. П. Киселева-Хуная, известного сказителя Русского Устья [11,1986: 12]. Результатом собирательской работы стали значимые для изучения статьи и работы, а записи сказок включены в монографию «Фольклор Русского Устья», изданного Пушкинским домом в 1986 году.

Изучая богатый материал настоящей монографии, представляющий, в числе прочего34 сказки, записанных со слов сказителей – Петра Новгородова, Анны Шкулевой, Ивана Чикачева, Аграфены Щелкановой и других, мы выделили ряд особенностей русскоустьинской сказки.

Русскоустьинский диалект от общепринятого литературного языка отличается звучанием и формой слов, непривычными для современного читателя (пошидел, говурит, була, гумага, перчень, зашабарчело, робэты, жверочек, шабля, шветлица) и выражениями (об онну пору вишел на двор, не в котором сарстве, де пошел сегома и не жнает ни пути, ни дороги, ворон улетел порозу).Особенности произношения и построения русскоустьинской речи, формировавшиеся на протяжении веков, с учетом влияния иноэтнической среды детально осветил в своих трудов известный славянист, филолог-языковед Н. Г. Самсонов. [8, 1988 : 13].

Особый этнический колорит придают сказкам не только применение уникальной архаичной лексики, но и особых оборотов речи, которые употребляются только в Русском Устье: «Так и любят, что даже ветру дунуть не дают и сонцу пекти не дают» («Отставной солдат»), «друг упала буря и штала ломать корабли» («Подсолешна красота»), «девять лайдов видится с пустым сеном» («Три амбара иглы»). Есть целые сказки, со своеобразным сюжетом повествования, характерным, по мнению исследователей, именно для русскоустьинской сказки [11, 1986: 14]. Это, например, «Три амбара иглы». Сюжет складывается так, что сын царя Иван пытается убежать от старости, и на пути ему попадаются разные помощники – девка в юрте, которая иглы ломала, конь, который сено ел и ушканы, топчущие холмы. И пока каждый из трех доводил свою работу до конца, приближалась их старость и смерть, и несмотря на то, что герой бегал от одного помощника до другого, старость, а затем и смерть, нагнали и его. Наиболее полно и богато особенности влияния русскоустьинской речи на развитие местного фольклора отразил в своих работах известный краевед А.Г. Чикачев, утверждавший, что «Фольклор…это уже не о Русском Устье, а из Русского Устья, это поэтическая исповедь, самосказание таинственной души, ее вдохновенный распев…» [12, 1990 :39].

Следует также отметить жанровое единообразие сказочного материала. Почти все рассмотренные нами образцы, согласно «Морфологии сказки» Владимира Проппа, в частности по наличию устойчивых элементов, основных составляющих частей и функций действующих лиц, мы отнесли к волшебным [7, 1986 : 13]. Главным объектом русскоустьинских сказок являются царь и его окружение, между которыми четко распределён набор из семи ролей, предметом сказок становятся взаимоотношения между ними и чудесные превращения в жизни героев. Действующие лица последовательно выполняют функции: отлучку, запрет, нарушение запрета, разведку вредителя и выдачу ему сведений о герое. Структуре русскоустьинских сказок присущи также подвох, пособничество, недостача, посредничество, противодействие, отправка и другие функции, необходимые для ликвидации вредительства, победы и возвращения героя.

В исследуемом нами репертуаре встречалось много вариаций русских народных сказок: «Шню-шню бычок» (русская народная сказка «Как старуха нашла лапоть») и другие, где действие разворачивается согласно привычному сюжету, но при этом общий строй повествования отличается. Так, повтор в первой сказке звучит: Шню-шню бычок/По дорожке бежит. /Саники чужие, /Хомут не свой – Попужай, не стой!/Дуга свистит, /Баран дрожит//. А во второй так: Брам-брам, гусельцы,/Брам-брам, липовые,/Где лисичка жила/В своем теплом гнезде,/У ней девка Чучелка, Другая – Палачелка, Сын Корешок, /Да другой – Малышок./Сама лиса/На лицо красна//. К фольклорным обработкам можно отнести сказки «Боб-королевич», «Анчиух» и другие.

Сказка «Хришьянин», к примеру, по своему сюжету напоминает русскую народную сказку «Сивка-Бурка», а «Принцеза» — русскоустьинскую сказку «Хришьянин». Очевидно, что благодаря стараниям сказителей, сказки щедро дополнялись новыми сюжетными и диалоговыми линиями.

Важно также отметить, что с русскими народными сказками русскоустьинские сближают не только сюжеты, но и темы одоления злодея – Кощея Бессмертного («Арко Аркович»), Льва-зверя («Боб-королевич»), «двадцатипятиглавого жмея». А также использование в качестве преодоления препятствий главными героями волшебных помощников: шапка-невидимка («Ивашко Пепелушко»), волшебного перстня («Перстень»), «юрточка, на курочьих ножках» («Издиво дивовес коробочка»), и других.

При этом, по мнению исследователей, встречаются типично русскоустьинские волшебные сказки, сформированные в особенной, иноязычной, среде («С хвостами люди»), где у людей с хвостами, «рожденными от Адама и Евы» все наоборот делается, и, например, «когда человек помер, его хоронят, а значит радуются, веселятся».

По мнению исследователей, склонность к гротескному описанию своих героев русскоустьинцы переняли, скорее, у своих северных соседей – эвенов, юкагиров. Наука зафиксировала подобные заимствования целых образов из якутских, эвенских, юкагирских сказок: шаманский конь («Старичково парень»), одноруких и одноногих людоедов («Колобок»), а также сюжетных включений: превращение собаки в человека («Собачка») и иных. Как объясняет такое явление упомянутый выше Николай Габышев, одной из причин его было усвоение от окружающих этносов части бытовых привычек и верований, что, в свою очередь, нашло отражение в сказке. [11, 1986 :13]

В связи с этим, следует отметить, что почти все рассмотренные сказки отражают бытовую веру, верования в обряды, закрепляющие мораль и устои поведения русскоустьинских крестьян, о чем говорил В. Я. Пропп, рассуждая об «исторических корнях сказки и организующей ее нравственной силы [8, 1986 :15] Вот пример: «Вышли на двор. Памфил-вор отвечает: «Мне что-то тяжелит волос, девка знак положила какой-то. Искали, искали, искали и нашли приплетенный голове золотой волосок». Догадливый Памфил-вор так отвечал царю: «Пожволь посмотреть мою швиту: вера у нас такая, что се таскаем по золотому волоску» («Памфил-вор»).

          Похожая сказка есть и про находчивого бедняка Челбунчута, который якобы, чтобы проучить жену, «зял поймал ножик, уткнул своей жене брухо да спину – только кров вылилась», после чего ответил своим «друзьям», что мол «вера у нас такая», а те отвечают ему: «А мы эту веру вожжем опеть».

          Очень часто упоминается и духовная жизнь русскоустьинцев, в которой гармонично переплетаются православная и обрядовая вера. «Бога просит, молебны служит, приклады прикладывает»(Памфил-вор»), или «Поехали они венчаться. Обвенчалися…» («Арко Аркович»), свидетельствующие о православных истокахнарода сочетаются с их религиозными представлениями: «Вдруг взглянула – увидела этим окошком: сидит мать божья с Миколаем-чудотворцом на престоле…» («Окошечко отворала?»).

Сегодня в Русском Устье сказочное творчество продолжает развиваться благодаря энтузиастам – подвижникам, искренне болеющим за судьбу родного края. Одним из таких представителей является В. С.Омельченко –автор сборников «Зореньки алые», «Добрые сказки бабушки Вари». Ее сказки – «Тигренок Малыш», «Как мышка перехитрила лису», «Рыжик», «Танец пурги» и другие. Сказки написаны доступным живым языком, и, хотя они не содержат в себе элементы ярко выраженного этнического самосознания, их герои являются носителями типичных черт характера русскоустьинцев – осмотрительности, заботливости, стремлении прийти на помощь, запасливости, а описываемые ситуации – это те, что приходится преодолевать селянам в своей жизни почти каждый день.

Таким образом, наше исследование показало, что русскоустьинской сказке как этническому фольклорному жанру присущи такие черты, как особый архаичный диалект, уникальная лексика, жанровое единообразие, тяготение к обработке русских народных сказок, влияние иноязычной среды в формировании собственно русскоустьинского текста сказки, отражение верований в обряды с типичными сказочными мотивами. Сказки в большинстве своем отражают духовною жизнь жителей села Русское Устье – через обращение к православной и обрядовой вере и продолжают жить в творчестве своих потомков, продолжая развиваться, пусть не в довлеющий форме, но все же влияя на формирование мировоззрения подрастающего поколения.

Литература

1. Березкин Ю.Е., Дувакин Е.Н. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам. Аналитический каталог. [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin/
2. Биркенгоф А.Л. Потомки землепроходцев: Воспоминания-очерки о русских поречанах низовьев и дельты р. Индигирки. – М.: 1972. – 222 с.
3. Дружинина М.Ф. Словарь русских старожильческих говоров на территории Якутии. – Якутск. 2007. – 189 с.
4. Зензинов, В.М. Русское Устье Якутской области Верхоянского уезда. Этнографическое обозрение / В.М. Зензинов. – М., 1913. – 214 с.
5. Кротов М.А. В просторах Индигирки. — Якутск: Кн. изд-во, 1934. – 80 с.
6. Павлова И.П. Лексика охоты в русских старожильческих говорах/ Язык как система, деятельность и пространство мыли. – Архангельск.: Кира, 2015. – 341 с.
7. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки /В.Я. Пропп., Л. :ЛГУ, 1986. – 364 с.
8. Самсонов Н.Г. Речь старожилов Русского Устья//Поляр. звезда – 1988. — №3. – 125 с.
9. Скрыбыкина, Л.Н., Былины русского населения северо-востока Сибири/ Л.Н. Скрыбыкина. – Новосибирск.:Сибирское издание фирма РАН, 1995. – 104 с.
10. Фетисова Л.Е. Традиционный русский фольклор в культурном пространстве Северо-Востока России//Вестник ДВО РАН № 5. –  2009. – С. 131 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://elib.cspu.ru
11. Фольклор Русского Устья/Пушкинский дом. Редакционная коллегия: С.Н. Азбелев, А.А. Горелов, Л.И. Емельянов. – Л. : Наука, 1986. – 342 с.
12. Чикачев, А.Г. Русские на Индигирке / А.Г. Чикачев. – Н.: Наука, 1990. – 69с.
13. Травин, Д.Д. Русские на Индигирке: Отчет Верхоянского этнографического отряда /Д.Д. Травин. Архив АН СССР, ф, 47,оп.2,№ 171, 1929. – 88с.
14. Худяков И.А. Верхоянский сборник. Якутские сказки, песни, загадки и пословицы, а также русские сказки и песни, записанные в Верхоянском округе /И.А. Худяков. – Ир. : 1890. – 24 с.

Хазанкович Юлия Геннадьевна – доктор филологических наук, профессор кафедры  русской литературы 20 века Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова, г. Якутск.

Агафонова Елена Владимировна – студентка 1 курса магистратуры «Литература и культура российских макрорегионов»-17 филологического факультета Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова, г. Якутск.