Сальникова О.М.

Сомневающиеся  герои  Достоевского  в  романе «Идиот»:

Евгений  Павлович  Радомский

 

Doubting the heroes of Dostoevsky’s novel «The Idiot»:

Eugene P. Radomski

 

О. М. Сальникова

O. M. Salnikova

 

В статье поднят вопрос о типизации героев романа Ф.М. Достоевского «Идиот» по принципу их отношения к проблеме веры в Бога и атеизма. Определены критерии для классификации литературных типов, объяснены причины, по которым произведено разделение персонажей. Более подробно дан анализ образа Евгения Павловича Радомского, человека умного, светского, циничного и одновременно проницательного и понимающего. Предложен ответ на вопрос, какова его роль в романе, в судьбе главных героев.

 

The article raised the question of typing the characters of the novel FM Dostoevsky’s «The Idiot» on the basis of their relationship to the problem of faith in God and atheism. The criteria for the classification of types of literature, explained the reasons for the separation of characters produced. More detailed analyzes of the image Evgeny Pavlovich Radom, a clever man, secular, cynical and at the same time insightful and understanding. We propose an answer to the question, what is its role in the novel, the fate of the main characters.

 

Ключевые слова и фразы: вера в Бога, сомнения, литературный персонаж, тип героя, поиск смысла жизни.

Key words:faith in God, doubt, literary character, the type of hero, search for the meaning of life. .

 

Фигура «положительно прекрасного человека», созданная в романе «Идиот», была призвана позитивно противостоять аморализму и «химическому разложению» русского общества 60–70-х гг. XIX в., душевной тоске и нравственным метаниям иных персонажей романа. Появление «другого» человека становится, по замыслу Достоевского, одним из способов воскресить в душах героев романа веру, наполнить сердце любовью к ближнему, напомнить о существовании ценностей, стоящих выше преходящего бытия. Исходя из критериев проявления силы религиозного чувства и места христианских ценностей в жизни героев, мы посчитали возможным выделить в тексте романа 3 типа отношений героев Достоевского к веры и неверия: верующие герои, неверующие и сомневающиеся.

Оговоримся сразу, какие черты характера позволяют относить героев к разным типажам. Критерий оценки — вера или неверие в Бога. Следовательно, поступки, мысли, чувства исследуемого персонажа либо должны подтверждать его позицию, неважно, заявленную им открыто или нет, либо вступать с ней в конфликт на сознательном или бессознательном уровне.

Исходя из христианских постулатов, в том числе десяти Библейских Заповедей и семи смертных грехов (гордыни, сребролюбия, блуда, зависти, чревоугодия, гнева и лености), мы выделили следующие критерии истинности веры, которые выявили у героев Достоевского:

                     верующий человек стремится руководствоваться в жизни христианскими законами любви к ближнему;

                     верующий человек стыдится своих дурных поступков, и более того — своих дурных мыслей;

                     верующий человек бескорыстно готов помочь ближнему в несчастье;

                     верующий человек старается, чтобы его слова и мысли не расходились с его делами;

                     верующий человек способен так или иначе на высшее проявление христианской добродетели — пожертвовать собой ради блага ближнего своего;

                     наконец, главное, — идеалом, мерилом ценностей для верующего человека выступает личность Иисуса Христа.

Реализовываются эти критерии через соответствующее поведение героев романа:

                     высказывания героя о вере и Боге или пересказ слов героя от третьего лица;

                     отношение к общественной морали, нормам поведения;

                     в мыслях и чувствах героя по поводу сложившейся ситуации;

                     через поступки, соответствующие или не соответствующие внутренней оценке события;

                     отношение героя к ближнему: сочувствие чужой беде или полное равнодушие, презрение; жертвенность или эгоизм;

                     отношение героя к детям (дети — агнцы Божии).

Кроме того, важную роль играют авторские характеристики, а также скрытые и явные цитирования, символические детали, структурно-композиционные приемы, призванные выявить сложность внутреннего мира героев Достоевского.

В итоге, к первому типу, типу героев неверующих, мы отнесли тех, кто в своих поступках руководствуется личным «хотением», кто ни разу не задумался о ближнем, не сострадал чужому горю. При этом мы рассматриваем в данной главе и тех, кто открыто называет себя нигилистом (Ипполит, Докторенко, Келлер), и тех, кто не отступает на словах от веры предков, но в поступках не соблюдает христианских норм поведения (Тоцкий, генерал Епанчин, Ардалион Александрович, Ганя и Варвара Иволгины).

Подобное деление условно, так как в характерологии Достоевского есть одна особенность — твердая убежденность автора в сложности и многогранности внутреннего мира любого человека, человека вообще. Даже изображая явных негодяев, а также атеистов или социалистов, Федор Михайлович оставляет им возможность исправиться. Поэтому внутри первого типа героев можно выделить тех, кто вполне доволен своим образом жизни и не способен раскаяться в злодеяниях, им совершенных, так как просто не видит в том своей вины, и тех, кто еще не очерствел душой, способен осознать свою ошибку, помочь ближнему.

Последние герои стоят очень близко ко второй группе романных персонажей — сомневающимся, находящимся между верой и неверием. Их отличие в том, что герои первого типа, даже раскаиваясь, все же вновь озлобляются на мир и закрываются в «скорлупу» одиночества, пряча от людей и от Бога (что у Достоевского взаимосвязано) свой внутренний мир, представители же второго типа ищут помощи для ответов на свои вопросы во вне, в вечных христианских нормах взаимоотношений между людьми и Богом (например, Рогожин, Настасья Филипповна, сестры Епанчины, Радомский Евгений Павлович, Бурдовский и другие). Эти герои ищут смысл жизни, света, надежды. Они способны услышать призыв князя Мышкина и полюбить его просто, от всей души. Но и в них еще очень много от «подпольного» характера героя-одиночки, из чего следует болезненная стыдливость и желание прикрыться от воображаемой и явной насмешки циничного окружения вызывающим поступком. Гордыня еще слишком сильна, но она борется в душе с раскаянием.

В данной статье мы остановимся подробнее на образе Евгения Павловича Радомского. Сложно говорить об этом персонаже так же подробно, как о других героях «Идиота», так как в тексте романа Достоевский дал слишком мало сведений о нем. Всего три раза Радомский высказывается в романе, все три раза оказываясь в гостях у князя Мышкина. Первый — во время разбирательства с «делом сына Павлищева», второй раз он был свидетелем попытки самоубийства Ипполита Терентьева, в третий раз Радомский пришел к князю после скандальной встречи Аглаи и Настасьи Филипповны.

В первый раз произошло лишь знакомство Радомского с князем Мышкиным. Евгений Павлович наблюдал и оценивал человека, о котором уже много слышал, и который был его соперником в борьбе за благосклонность Аглаи. Он позволил себе насмешливо (а насмешливость была характерна для его способа общения с людьми) указать на извращенность логических посылок Докторенко, оправдывающего свои непорядочные действия теми же словами, что и адвокат Горского оправдывал преступление своего подзащитного: «Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: “Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?” В этом роде что-то, только очень забавное» [1: 1973; 236].

В тот вечер Достоевский, кроме Радомского, впервые вывел на суд читателей и Ипполита, потому дальнейший разговор на веранде должен был частично раскрыть характер Терентьева. Радомский успел сказать всего несколько реплик, но они весьма емки и показывают его как человека наблюдательного, едкого и умного. Он сразу понял Ипполита, его неустойчивое психическое состояние, и предположил на ухо князю Мышкину, что, сконфузившись от всеобщего и притом доброжелательного внимания, Ипполит «теперь, со зла, такую какую-нибудь эксцентричность выкинет, что и Лизавета Прокофьевна, пожалуй, не усидит. Князь вопросительно посмотрел на него.

                     Вы эксцентричности не боитесь? — прибавил Евгений Павлович. — Ведь и я тоже, даже желаю; мне собственно только, чтобы наша милая Лизавета Прокофьевна была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; без того и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка» [1: 1973; 241]. Подшутить, наказать за испытанное неудобство — такое поведение было распространенно в светской среде. Вспомним, также вел себя Онегин, «когда ж хотелось уничтожить ему соперников своих, как он язвительно злословил, какие сети им готовил», или Печорин. Радомский предстает перед читателями в этом эпизоде лишь светским щеголем, как в манере вести себя, так и во внешности. А в характерологии Достоевского такое холодно-отчужденное поведение присуще чаще всего отрицательным персонажа. Но автор не желает создать у читателей однозначно негативное впечатление о новом герое своего романа. И мы видим не только издевательскую манеру Радомского, но и его проницательность, внимание к деталям — он первый, кто заметил болезненное состояние князя Мышкина (однако ничего не предпринял!).

В конце вечера Евгению Павловичу принадлежит очень верное рассуждение о том, что представляет собой «право», на котором так настаивала компания Бурдовского во главе с Докторенко и Терентьевым. Именно его слова обычно приводят исследователи романа, подтверждая извращенность понятий, лежащих в основе теории «права»: суть ее «сводится, по моему мнению, — говорил Евгений Павлович, — к теории восторжествования права, прежде всего и мимо всего, и даже с исключением всего прочего, и даже, может быть, прежде исследования в чем и право-то состоит. <…> …от этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. <…> …от права силы до права тигров и крокодилов и даже до Данилова и Горского недалеко» [1: 1973; 245]. Достоевский сам согласен с каждым словом Радомского, но он, как автор, показывает читателю, насколько неуместно было это, верное по сути, выступление Евгения Павловича. Радомский блеснул умом и красноречием, но его уже не слышал Ипполит, к которому тот обращался. Лизавета Прокофьевна с трудом сдерживала нетерпение и в конце резко прервала продолжение разговора. Возможно, что его речь была рассчитана на князя Мышкина, но и ему было не до серьезных споров, так как все внимание князя было приковано к больному Ипполиту.

При расставании все участники встречи были взволнованны или огорчены, один Радомский весел, даже на прощание отпустил «шпильку» Мышкину, посочувствовав «бедненькому» князю. Но писатель не позволил ему уйти победителем: неожиданно появившаяся Настасья Филипповна скомпрометировала Радомского в глазах семейства Епанчиных, афишируя их, якобы, близкое знакомство и денежные долги Евгения Павловича. Радомский заподозрил князя Мышкина в интриге, что князь сразу понял и был вынужден даже на следующий день князю Щ. и Аделаиде повторить, что он не участвовал в этом деле.

Все поведение Радомского говорит о нем, как о человеке умном, образованном, умеющем вести беседу и не выдавать своих настоящих эмоций. В отношении князя Мышкина он вначале придерживался того же мнения, что и Аглая в день своего знакомства с князем — хитрый обманщик. И все слова и поступки Евгения Павловича направлены были на то, чтобы вывести его на чистую воду.

С этой же целью явился Радомский к Мышкину во второй раз. Мы не будем подробно останавливаться на всех перипетиях этой встречи. Напомним, что им пришлось быть свидетелями попытки Ипполита уйти из жизни. Перед этим Мышкин получил записку от Аглаи с приглашением встретиться с ней на зеленой скамейке, поэтому был счастлив, почти помирился с Рогожиным после его покушения. И на слова Радомского, решившего не скрывать от князя, что, возможно, настоящей целью его прихода является желание надуть Мышкина, князь ответил, что это вполне может быть, но он не боится Евгения Павловича. Такой ответ Радомского удивил и обрадовал, а Ганю Иволгина, например, скорее всего разозлил бы.

Радомский в изображении Достоевского совсем не прост. После прочтения Ипполитом «Необходимого объяснения» он единственный из гостей предположил возможность самоубийства и предупредил князя, что юноша, действительно, может застрелиться, и увидел те же опасения у Мышкина. После всего переполоха, устроенного Терентьевым, Радомский ушел крайне задумчивым и полным новых мыслей о князе Мышкине.

После этого памятного вечера они стали почти дружны. Более того, когда Аглая отказала Радомскому в своей руке, это не стало поводом к ссоре Евгения Павловича со счастливым соперником. Князь же со своей стороны был рад, когда узнал о присутствии Радомского в числе гостей на званом вечере у Епанчиных, чем вызвал гнев Аглаи, не понимающей, как Мышкин может радоваться присутствию человека, который, по ее мнению, мог желать князю неудачи. Радомский сумел убедить оскорбленного князем офицера отменить вызов на дуэль. Он оказался единственным из всех прежних знакомых князя Мышкина, кто пришел навестить его после встречи двух соперниц и официального объявления о свадьбе Мышкина и Настасьи Филипповны.

И, наконец, именно Радомский взял на себя заботу о больном Мышкине, поместив его в больницу к Шнейдеру, навещал его и посылал отчеты о состоянии его здоровья Коле Иволгину и Вере Лебедевой. Коля сразу обратился за помощью в судьбе князя Мышкина именно к Радомскому, так как давно отличил «между всеми лицами, которых узнал в последнее время, Евгения Павловича Радомского; он первый пошел к нему и передал ему все подробности совершившегося события, какие знал, и о настоящем положении князя. Он не ошибся: Евгений Павлович принял самое горячее участие в судьбе несчастного “идиота”, и вследствие его стараний и попечений князь попал опять за границу в швейцарское заведение Шнейдера. Сам Евгений Павлович, выехавший за границу, намеревающийся очень долго прожить в Европе и откровенно называющий себя “совершенно лишним человеком в России”, — довольно часто, по крайней мере, в несколько месяцев раз, посещает своего больного друга у Шнейдера; но Шнейдер всё более и более хмурится и качает головой; он намекает на совершенное повреждение умственных органов; он не говорит еще утвердительно о неизлечимости, но позволяет себе самые грустные намеки. Евгений Павлович принимает это очень к сердцу, а у него есть сердце…» [1: 1973; 508].

Достоевский отметил, что его письма к Вере Лукьяновне, заслужившей его внимание и расположение, становятся все более дружескими и в них начинает проглядывать зарождающееся чувство.

Исследователи обычно весьма резко характеризуют Радомского. В.Я. Кирпотин, например, считал, что «фарисей и книжник Радомский, который раз в истории умывал руки и который раз в истории произносил назидательные речи» [2: 1983; 58], поучая непрактичного Мышкина. А.Е. Кунильский ставит Радомского на одну плоскость с Ипполитом, называя их обоих идеологами, которые в интеллектуальном отношении уступают князю Мышкину, «причем не столько количественно, сколько качественно (“главный” и “неглавный” ум, по определению Аглаи, — 8; 356)» [3: 2003; 16]. Неприглядность героя исследователь видит в том, что Радомский рационалист, привык все раскладывать по полочкам, оценивать поступки с позиции разумности, поэтому называет Евгения Павловича оппонентом князю Мышкину.

Мы согласны с тем, что Радомский, действительно, весьма логичен. Его доводы, объясняющие князю, в чем тот был не прав, когда остался с Настасьей Филипповной, а не побежал за Аглаей, психологически верны, и князь соглашается с ними и начинает чувствовать свою вину, «не зная в чем». И на протяжении всей страстной речи Радомского Мышкин, даже соглашаясь с ним, всегда говорит «но»: Да, вы правы, но это все не про то. Не про то, по мнению Мышкина, говорили и разгорячившиеся женщины, потому у них так все и вышло. Никак не может понять князь, почему его не допускают к Аглае Ивановне. В поведении князя нет обаяния «женского вопроса», на котором настаивает Радомский, а только страх за жизнь сошедшей с ума несчастной Настасьи Филипповны. «Больной ребенок», — как ее не любить, т.е., по Мышкину, не жалеть. Мышкин был уверен, что Аглая его поймет, стоит ей только все рассказать, «непременно всё». Вспомним, как ранее оценивал князь Мышкин свой разговор с одним очень образованным атеистом, который, так же как сейчас Радомский, стройно и последовательно доказывал Мышкину, что Бога нет, а князь с удивлением понимал: не про то говорит собеседник, не понимает того, о чем говорит. Не о том говорит и Радомский.

Иными словами, в Радомском мы видим много знания человеческой психологии, аналитический ум, умение сопоставлять факты и делать собственные выводы. Но есть в нем и сострадание, и жалость, и желание понять другого. Последнее очень важное качество характера героя, так как оно позволяет ему развиваться в направлении христианского отношения к людям. Радомский постоянно размышляет о смысле жизни и значении поступков других персонажей. Коле Иволгину его даже не приходится просить о помощи, достаточно было сообщить о несчастии, чтобы Евгений Павлович взялся устроить лечение князя, чем выказал, на наш взгляд, лучшие свои качества. Автор называет его другом князю Мышкину.

В искреннем участии и сострадании видим мы проявление живой души Евгения Павловича, а это говорит о его способности серьезно задуматься о будущем и Том, Кто может наполнить его жизнь смыслом, чтобы не чувствовать себя больше «лишним человеком» в своей стране. Более тесное общение со светлой героиней романа, Верой Лебедевой, способно ускорить процесс возврата к вере. Ел. Местрергази даже называет Радомского «одним из немногих положительных персонажей в романе» [4: 2001; 316].

 

Литература

 

1.      Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Т. 8. – Л., 1973.

2.   Кирпотин В.Я. Мир Достоевского. – М., 1983. С. 58.

3.      Кунильский А.Е. Опыт истолкования литературного героя: (роман Ф.М. Достоевского «Идиот»): Учеб. пособие. – Петрозаводск, 2003.

4.      Местергази Ел. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» прочтения романа «Идиот». // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. – М., 2001. С. 291-318.

 

 

Сальникова Оксана Михайловна — кандидат филологических наук, доцент филологического факультета Северо-Восточного федерального университета им .М.К. Аммосова, г. Якутск

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *